9. На «Главной улице»

Начало 20-х годов — подлинный триумф Бедного. Поэзия Маяковского еще только пролагает путь к широким кругам читателей через среду вузовцев и рабфаковцев, юной поросли новой советской интеллигенции. Поэзия «последнего поэта деревни» Есенина, ее элегические мотивы и настроения чужды тем, кто, по словам Маяковского, «вышел строить и месть в сплошной лихорадке буден». Племя «комсомольских поэтов» еще очень молодо, чтобы даже в мыслях посягать на огромный авторитет Демьяна. И еще мало кому известно имя автора «Сами» Николая Тихонова, а об Эдуарде Багрицком, Вере Инбер, Илье Сельвинском, молодом Михаиле Светлове и вовсе еще не слыхать. Правда, есть еще поэты «Кузницы», которые поют «Железного мессию» и «героев, скитальцев морей, альбатросов», но их выспренность, их «межпланетный космизм», манера петь о советском рабочем и моряке под символиста Белого или акмеиста Гумилева скорее отпугивают, чем привлекают и читателя и критику.

Положение и позиция Демьяна Бедного в это время непоколебимо прочны. Его произведения не сходят со страниц «Правды» и «Бедноты», включаются в школьные программы. И в самом деле, идейная ясность его стихов безупречна. Никто, как он, не может так доходчиво разговаривать с читателем — читателем рабочим и крестьянским — о том, что их волнует, о том, к чему их призывает партия, и об их реальном житье-бытье, а не о надзвездных сферах, не о том, что «во имя нашего завтра» надо сжечь Рафаэля, о котором они еще и не слыхивали, и растоптать «искусства цветы», к которому через русских классиков народный читатель только начинает приобщаться. В самом деле, попробуй разберись в этом хаосе, когда один поэт объединения с рабочим названием «Кузница» кричит: «Во имя нашего завтра сожжем Рафаэля!», а другой, захлебываясь, утверждает: «Мы Вагнер, Винчи, Тициан...» Когда далеко еще не разбиты и не преодолены теории особой «пролетарской культуры». И когда с введением нэпа разведется неисчислимое количество литературных группировок, с шаткими и смутными идейными позициями и весьма уязвимыми эстетическими взглядами. И по этим группам, то ли из действительной необходимости чувствовать локоть друга и единомышленника, то ли следуя «моде времени», разбредутся писатели, часто не имеющие ничего общего со взглядами их «теоретиков». Классовая борьба в стране продолжается, она приобретает новые формы и еще более сложный характер, и все это отражается на литературном процессе.

Партийная ясность творчества Бедного дает ему полное основание чувствовать себя над этой бурлящей массой. Не речами и не манифестами, а своей поэтической работой он доказал, что поэтическое искусство может и должно стать сильнейшим оружием в борьбе за революцию, за Советскую власть. Он первый и на долгие годы единственный из писателей награжден орденом Красного Знамени, тем боевым и пока единственным в стране орденом, которым награждались легендарные герои гражданской войны. В приветствии Президиума ВЦИК, подписанном М.И. Калининым, указывалось на особо выдающиеся и исключительные заслуги Демьяна Бедного «как поэта великой революции»: «Произведения ваши — простые и понятные каждому, а потому и необыкновенно сильные, зажигали революционным огнем сердца трудящихся и укрепляли бодрость духа в труднейшие минуты борьбы»¹.

В этой оценке нет преувеличения, почти неизбежного в юбилейных приветствиях. Да и написано оно с необычайной для официального документа теплотой.

Поэту минуло сорок лет. Он в расцвете физических сил и творческого таланта. В глазах миллионов читателей он что-то вроде члена правительства по искусству поэзии. Его имя произносится в ряду ближайших соратников великого Ленина. В народе его зовут просто Демьян.

Излишне говорить, что он, со свойственной ему оперативностью, переключается с фронтовой тематики на темы восстановления, призывая своего читателя к трудовым подвигам.

Былых господ прогнавши взашей,
Мы знаем: есть страшнее враг, —
Мы по пути к победе нашей
Свершили только первый шаг...

...Отбив рукой вооруженной
Всю злую вражескую гнусь,
Спасем работой напряженной
Коммунистическую Русь.

      («Благословение»)

Лирика и революционная патетика в этот период занимают основное место в его творчестве. Н.К. Крупская, вспоминая о последних месяцах жизни В.И. Ленина, писала, что «он любил слушать стихи, особенно Демьяна Бедного. Но нравились ему больше не сатирические стихи Демьяна, а пафосные»²

И несомненно, лучшее, что написано Бедным в этом роде — страстная, полная пафоса, невыразимо волнующая и теперь «Главная Улица» (1922). Сколько бы ни прошло времени, в любых антологиях советской поэзии это небольшое произведение будет занимать почетное место.

По объему это, наверное, самая короткая в русской поэзии поэма — всего 192 строки, к тому же добрая половина из них образована интонационной разбивкой. Но по своему поэтическому облику, по замыслу и образному воплощению это величественный монумент, воздвигнутый в память великой борьбы и в честь победителя. Как ни странно, но, читая поэму, воспринимаешь ее как бы в скульптурном облике — словно возникла перед тобою на широкой, просторной площади величественная фигура мускулистого гиганта, «под пролетарской пятой» которого извиваются при последнем издыхании поверженные им несметные рои врагов. Образ этот родствен памятному образу гиганта, промелькнувшему когда-то в поэтическом воображении Генриха Гейне. «Настанет день, и роковая пята раздавит вас», — предсказывал он врагам коммунизма. «Не ударом палицы уничтожит их этот гигант, — нет, он просто раздавит их ногой, как давят жабу»³.

Особый облик поэмы Бедного создается сочетанием скульптурности и монументальности с динамикой, движением, действием. Динамика стиха, как и изображение, различны в зависимости от предмета, который живописует, вернее, ваяет поэт.

Главная Улица — улица Истории. Пока ею еще владеет мир собственников. Но уже слышится вдали грозный гул грядущего возмездия. Поэма начинается как бы музыкальным аккордом, передающим тяжелую, ритмичную поступь сплоченных железных рядов Приближающегося. Идут они. Лица их мы не видим. Только грозный, отдаленный гул. И вот перед нами картина охваченной паникой Главной Улицы, которой поэт придал облик Невского проспекта. Здесь все рассыпано, разобщено и объединено лишь общей боязнью, страхом. Атмосфера паники. Картина как бы дробится, самое движение мелко, суетливо.

Главная Улица в панике бешеной:
Бледный, трясущийся, словно помешанный,
Страхом смертельным внезапно ужаленный,
Мечется — клубный делец накрахмаленный,
Плут-ростовщик и банкир продувной,
Мануфактурщик и модный портной,
Туз-меховщик, ювелир патентованный, —
Мечется каждый, тревожно взволнованный
Гулом и криками, издали слышными,
У помещений с витринами пышными,
Средь облигаций меняльной конторы, —
Русский и немец, француз и еврей,
Пробуют петли, сигналы, запоры:
— Эй, опускайте железные шторы!
— Скорей!
— Скорей!

И сразу же резко меняется движение, «гул» стиха, как только возникает перед нами обобщенный портрет рабочего класса. Таинственные они — это Его Величество Пролетариат — монолитный единый:

С силами, зревшими в нем, необъятными,
С волей единой и сердцем одним,
С общею болью, с кровавыми пятнами
Алых знамен, полыхавших над ним,
Из закоулков,
Из переулков,
Темных, размытых, разрытых, извилистых,
Гневно взметнув свои тысячи жилистых,
Черных, корявых, мозолистых рук,
Тысячелетиями связанный, скованный,
Бурным порывом прорвав заколдованный
Каторжный круг,
Из закоптелых фабричных окраин
Вышел на Улицу Новый Хозяин,
Вышел — и все изменилося вдруг:
Дрогнула, замерла Улица Главная,
В смутно-тревожное впав забытье, —
Воля стальная, рабоче-державная,
Властной угрозой сковала ее:
— Это — мое!!

Величаво-торжественный ритм создаете дополнение к превосходному зримому изображению то музыкальное сопровождение, которое и вызывает в воображении впечатляющий образ Нового Хозяина Истории.

Столь же умело используя живописные и звуковые средства стиха, изображает поэт первое поражение в борьбе, злобное ликование временных победителей и вновь возникающую из глухо рокочущего прибоя роковую для старого мира волну 1917 года.

Оптимистичен и многозначителен эпилог поэмы. В нем отзвуки уже начинающейся в партии борьбы с презренными капитулянтами. Слова: «Пусть нашу Улицу числят задворками рядом с Проспектом врага Мировым» — метят не в бровь, а в глаз тем, кто умалял победу революции и не верил в ее созидательную мощь — троцкистам. Поэт говорит о трудностях борьбы и неизбежности временных отступлений «перед силою неравною», исповедуя свою веру в будущую победу на Проспекте Мировом в звучных строках:

Стойте ж на страже добытого муками.
Зорко следите за стрелкой часов.
Даль сотрясается бодрыми звуками,
Громом живых, боевых голосов!
Братья, всмотритесь в огни отдаленные,
Вслушайтесь в дальний рокочущий шум:
Это резервы идут закаленные.
Трум-ту-ту-тум!
Трум-ту-ту-тум!

«Главная Улица», думается, самое совершенное из произведений Бедного.

Героику современности, героику подвига строителя нового мира — рабочего класса — поэт запечатлевает не только в монументально-патетических произведениях, но и в стихах, отображающих повседневный труд и еще далеко не благоустроенный быт советских людей. Лучшее из стихотворений этого рода — «Тяга» (1924). Написано оно в разговорно-свободной форме того самого раешника, которым поэт так часто пользовался в своих сатирических сказочках или назидательных беседах. Начинается стихотворение ироническим зачином:

Нагляделся я на большие собрания:
В глазах пестрит от электрического сияния,
Народу в зале — не счесть,
Давка — ни стать, ни сесть.
На эстраде — президиум солидный,
Ораторствует большевик видный,
Стенографистки его речь изувечивают,
Фотографы его лик увековечивают,
Журналисты ловят «интересные моменты»,
Гремят аплодисменты,
Под конец орут пять тысяч человек:
— Да здравствует наш вождь Имя-Рек!

Но не на торжественном собрании, а в ночной степи под Персимфанс⁴ кузнечиков, на станции Евпатория ведет поэт разговор с рабочими-железнодорожниками:

Говорили душевно. И я без утайки
Говорил даже что-то о детстве своем.
Обо всем говорило собрание,
Под конец — про карман.
Обратил на это внимание
Рабочий, Димитренко Емельян.
Спросите у Димитренка, бедняги,
Кто он — по чину — такой?
«Я, — скажет он, — служба тяги,
Я — на все и у всех под рукой».
Одна по штату, незаменимая,
Это «тяга» неутомимая.

Емельян — тот, кто теперь называется разнорабочий, ему и пол подмести, и куль с углем подтащить, и промыть вагон из-под соли. «Ему отдыха нет: не гуляй, не болей! Емельян Димитренко получает за это в месяц... девять рублей». А затем идут бесчисленные добровольные отчисления на МОПР, на Воздухофлот, на Доброхим, на «Долой неграмотность», и на «Ох... мат», на «Ох... мат... млад» (Общество охраны материнства и младенчества). Остается каких-нибудь пять рублей, а цены «скачут, как блохи». И право же, Емельянова щедрость удивления достойна. Хотя и не ропщет Емельян на добровольные поборы, — ведь надо! — нельзя сказать, чтобы очень был весел ночной разговор. Но вот наступает утро, и опять бежит по шпалам «служба тяги» и, заметив поэта, приветливо кивает ему:

Не вчерашний, какой-то другой.
Вправду ль он? Горемыка ли?
Говорит мне: «Простите уж нас, дорогой,
Что вчера мы пред вами маленько похныкали.
Это верно: бывает порой чижало.
Точно рыбе, попавшей на сушу.
А в беседе-то вот отведешь этак душу,
Глядь, совсем отлегло».
«Е-мель-я-я-ян!.. Будешь там толковать до обеда!..»
Емельян встрепенулся: «Прощайте покеда!»
И, на лбу пот размазав рукою корявою,
Побежал к паровозу со шлангой дырявою.

С душевным теплом и сочувствием обрисован поэтом образ простого рабочего. Миллионы таких вот рабочих, а не вожди Имяреки — подлинная «служба тяги» Истории.

Поэма «Главная Улица» и стихотворение «Тяга» — свидетельство необычайной гибкости и многогранности таланта Бедного, позволяющего ему с равным успехом создавать произведения монументальные и вещи, в которых с большой поэтической глубиной отражались проза и будни жизни.

«Главная Улица» и «Тяга» представляют собою как бы два равноправных начала в его поэзии. Раскрыть героическое в повседневном, воспеть душевное величие и высокую сознательность «величайшего из великих» — рядового труженика и бойца — в его поступках «тем более великих и геройских, что они просты, невидны, спрятаны в будничной жизни фабричного квартала или захолустной деревни, совершены людьми, не привыкшими (и не имеющими возможности) кричать о каждом своем успехе на весь мир»⁵, воспеть такого человека — одна из главных задач, которую ставит Демьян Бедный перед своей поэзией и решает ее. Бытовое — это слово он подчеркнуто поставит подзаголовком к стихотворению «Товарищ борода», где изобразит типический образ вчерашнего бойца, на студенческой скамье овладевающего знаниями. И закончит его знаменательным обращением, которое и ныне сохраняет свое значение:

Вниманью молодых товарищей-поэтов,
Что ищут мировых — сверхмировых! — сюжетов,
Друг другу темами в глаза пуская пыль.
  Вот вам бесхитростная быль.
Коль ничего она не скажет вашей братье,
  Пустое ваше все занятье!
  Спуститесь, милые, туда,
Где подлинный герой — такой простой и скромный —
  Свершает подвиг свой огромный,
Советский богатырь, «товарищ борода».

«Уметь видеть краски, уметь слышать звуки и шорохи новой жизни», «большевистскую волю — в каждую строку» — этим выдвинутым им принципам следует он в своей повседневной работе.

20-е годы, десятилетие невероятного напряжения творческих сил поэта, всеобщей мобилизации возможностей его разностороннего дарования. Восстановление заводов и организация первых сельскохозяйственных коммун, превращение России нэповской в Россию социалистическую, партийная борьба, борьба с империализмом и колониализмом на международной арене, пропаганда мирной политики Советской страны, победы и неполадки, улыбки нового и гримасы старого быта — все находит отзвук в его стихах, ко всему он выражает свое отношение со свойственной ему прямотой.

Перечитывая сейчас его стихи тех лет, мы видим, что в них с необычайной широтой отобразились события, жизнь и борьба первого десятилетия мирного развития страны. Поэзия Демьяна Бедного в эти годы несет читателю целый мир идей, мыслей и чувств, нового отношения к труду, к обществу, воспитывает в нем чувства советского патриотизма и пролетарского интернационализма.

Нет такой сферы общественной жизни, в какую не вторгался бы он своим стихом. Именно в эти годы, как уже говорилось выше, он ведет в стихах бой за партийность советского искусства, способствуя этим становлению советской литературы, борясь за ее идейную чистоту и высокое мастерство. («О соловье», «Еще раз о том же» и др.)

Самые разнообразные виды лиро-эпической и сатирической поэзии — от стихотворной повести до летучей эпиграммы — он использует для того, чтобы удовлетворить живой интерес Нового Хозяина жизни — рабочих и крестьян к вопросам как внутренней, так и международной жизни, помогая им глубже вникнуть в насущные задачи хозяйственного и культурного строительства, разобраться и в происках империалистов, и в подлой клевете белоэмигрантов, и в политике всякого рода социал-предателей. Причем, в вопросах международной политики поэт обнаруживает незаурядный дар предвидения. Вспомним, к примеру, его сатирическую «оду» «Социал-мошенники»:

Лакеи Стиннеса⁶ опьянены изменой,
  На коммунистов брызжут пеной
И, одобрительный ловя хозяйский взгляд,
У ног хозяина восторженно скулят.
  Старайтесь, верные собачки,
Авось хозяин ваш удвоит вам подачки!
  Но не дивитесь, коль потом
Придется вам, упав со страху на карачки,
Зализывать свои зловонные болячки
Под гинденбурговским кнутом!

Это написано в 1922 году, за три года до избрания президентом Германии представителя реакционной военщины Гинденбурга, того самого Гинденбурга, который через десять лет поможет Гитлеру прийти к власти.

От проницательного взгляда не ускользают происки ни внешних, ни внутренних врагов. Капиталисты, буржуазные министры и дипломаты, певцы «чистого искусства», буржуазные писаки, чирикающие лирики, белоэмигранты, левые и правые уклонисты, нытики и маловеры, нэпманы и кулаки, бюрократы и подворотные шептуны — да разве перечислишь всех тех, в чьем стане рвались выпущенные им сатирические гранаты, бомбы, снаряды. Пожалуй, не найдется ни одного явного или тайного врага революции и молодого советского государства, портрета которого не оказалось бы в его сатирической галерее. В этой галерее они как бы выстраиваются друг другу в затылок по мере того, как одни уходят с исторической сцены, другие выскакивают на нее.

Менялись объекты сатиры, но сохранялся ее общий тон, резкий и непримиримый, жесткий и презрительный, насмешливый и грубоватый. Сатира Демьяна имеет свои приметные черты. Он прежде всего насмешлив, но, разгневавшись, честит врага и в хвост и в гриву: гады, гадины гнусные, издыхающие, охрипшие от воя, сволочи, волки, гниды, антихристы, прохвосты, змеи-горынычи — таков далеко неполный перечень его любимых определений классового врага и идейного противника. Он бьет по-мужицки крепко, теми словами, какие имеют хождение в самом народе в годы борьбы не на жизнь, а на смерть. Этот непоэтический, неэстетический словарь, от которого будут морщиться поклонники тонкого вкуса в мирное время, однако, уже на нашей памяти оживет в агитках и плакатах в дни Великой Отечественной войны. Его сатира далека от изящества, она груба и обидна, но он и хочет, чтобы она была и грубой и обидной. Она рассчитана не на исправление пороков объекта и менее всего адресована к нему, его стихи пишутся для тех, для кого этот объект — враг, и имеют целью разжечь ненависть к врагу. Сатира Демьяна — оружие классовой борьбы, отточенное и закаленное в смертельных схватках со старым миром. Она гвоздит врага мужицкой дубиной. В то же время ей присуща та неповторимая самобытность, что идет от деревенского вышучивания, поддразнивания, издевки. В его изображении объект чаще всего ничтожен, мелок. Поэт охотно прибегает к иронии. Так, в известной песне о чанкайшистских генералах:

У китайцев генералы
Все вояки смелые...

Но, пожалуй, характерное именно в том, что он не полагается на одну иронию и тут же бьет прямой наводкой:

На рабочие кварталы
Прут, как очумелые.

Всматриваясь в его агитки, фельетоны и сатирические стихи, убеждаешься еще в одной их особенности. Он беспощадно издевается и клеймит, и только клеймит, когда бьет по дальней «цели», по «цели», с которой его читатель по своему положению не может прийти в непосредственное соприкосновение. Когда это генерал Деникин или английский министр Остин Чемберлен, сатирик не тратит времени на психологическую обрисовку «предмета» — пригвоздил, и точка. Иное дело, если речь заходит о фигуре, читателю лично знакомой, о враге, с которым он сталкивается в своей повседневной жизни, — о спекулянтке, богомольной ханже, кулаке или попе. Тут со всей силой проявляется реалистический талант Демьяна Бедного, рождающий образы отнюдь не плакатного характера. Вспомним, к примеру, такие великолепные персонажи, как пышущая злобой деревенская сплетница («Стара — помирать пора») или провинциальная прелестница, обращающая всех поклонников в растратчиков («Хорошо!»). Стихи написаны как монолог. Словарь, речевые обороты, интонация так выразительны, что прямо-таки видишь и старушонку, ханжески бормочущую одно и то же («молодые-то дурят, все дурят, все дурят...»), и наглую обольстительницу, не унывающую ни при каких обстоятельствах.

Особенно «повезло» в сатирах Бедного извечным мужицким врагам — кулаку-мироеду и попу. Образ Прова Кузьмича, проходящий через стихи и повести Бедного на протяжении чуть ли не двух десятков лет, разработан им как фигура бытовая, с кулацкой психологией, с характерной для этого слоя повадкой и манерой речи. Возвращаясь к нему в разные исторические периоды, Бедный запечатлел в Прове Кузьмиче и эволюцию, какую совершило кулачество в нашей стране вплоть до ликвидации его как последнего эксплуататорского класса.

Примечания

1. «Известия», 24 апреля 1923 года.

2. Сб. В.И. Ленин о литературе и искусстве, Гослитиздат, М., 1960, стр. 631.

3. Г. Гейне, Собр. соч. в десяти томах, т. 8, Гослитиздат, М. 1958, стр. 14, 13.

4. Первый симфонический ансамбль — так назывался руководимый профессором Цейтлиным экспериментальный симфонический оркестр без дирижера.

5. В.И. Ленин, Полн. собр. соч., т. 37, стр. 61.

6. Стиннес — крупнейший германский капиталист, оказавший после первой мировой войны значительное влияние на внутреннюю и внешнюю политику германского правительства.